Внизу фрагмент из книги Ваграма Папазяна “Жизнь артиста” (1965 г.), страницы 404-406.
В этом отрывке Ваграм Камерович говорит о коллегах:
- Евгений Михайлович Кузнецов (15 января 1900, Санкт-Петербург — 27 марта 1958, Москва) — советский теоретик и историк эстрадного и циркового искусства, театровед, театральный критик, драматург; заслуженный деятель искусств РСФСР (1939). О нём – на сайте цирка.
- Сергей Эрнестович Радлов (23 сентября 1892, Санкт-Петербург — 27 октября 1958, Рига) — советский театральный режиссёр и педагог, драматург, теоретик и историк театра. Заслуженный артист РСФСР (1933), Заслуженный деятель искусств РСФСР (1940).
- Юрий Михайлович Юрьев (3 января 1872 — 13 марта 1948) — русский и советский актёр, мастер художественного слова (чтец), театральный педагог. Народный артист СССР (1939). Лауреат Сталинской премии первой степени (1943). Кавалер ордена Ленина (1947). Доктор искусствоведения (1947).

Детали спектакля – https://miaban.ru/papazyan-shamil/
Ваграм Папазян
Едва я вернулся в Ленинград, ко мне с неожиданным визитом явился художественный руководитель Ленинградского цирка Е. М. Кузнецов.
От имени издательства «Искусство» он предлагал мне написать мои воспоминания на русском языке. Когда же я ответил, что не могу написать по-русски и простого письма, он заявил, что читателям важна душа книги, а не язык, и что технически возможно написать книгу, не зная языка. В моей жизни было столько испытаний, что я согласился и на это…
Издательство предоставило в мое распоряжение двух стенографисток. Запершись с ними в кабинете, я рассказывал им о моей жизни. На следующий день записи расшифровывались, печатались на машинке и передавались мне на подпись. И вскоре книга «По театрам мира» под редакцией Е. М. Кузнецова увидела свет.
Однако меня ждал еще один сюрприз. Оказывается, Кузнецов написал для цирка мимодраму из жизни предводителя горцев Шамиля и просил меня сыграть главную роль. (Имеется в виду пантомима «Шамиль». Поставлена в Ленинградском цирке в 1936 г. — Прим. ред.)

Я долго раздумывал и наконец согласился, твердо убежденный в том, что играть бессловесный образ, да еще на арене цирка, вовсе не является преступлением перед искусством, если не преступать художественные нормы.
Я тотчас же взялся за литературу о Шамиле, перерыл все близкое к теме в чудесной и богатейшей Ленинградской Публичной библиотеке, погостил некоторое время у горцев в Дагестане, объездил Гуниб, Чох и другие места, где действовал и жил этот неукротимый человек, ознакомился с жизнью и бытом народа и, вернувшись в Ленинград, включился в репетиции.
Постановка была поручена режиссеру С. Э. Радлову. Он привлек видных деятелей театрального Ленинграда и с их помощью создал зрелище в духе эллинского театра. Лучшие художники города оформили колоссальный цирк в стиле театра Диониса. Роль Шамиля оказалась такой богатой и многообразной, столь оснащенной психологическими тонкостями, а все действие пантомимы — настолько сценичным, что отсутствие слов нисколько не мешало ни развитию темы, ни созданию художественного образа.
Юрий Михайлович Юрьев, издавна влюбленный в эллинскую мимодраму и неоднократно делавший попытку поставить Софокла или Еврипида в том же Ленинградском цирке, также попытался сыграть Шамиля, но возраст и короткое дыхание заставили его отказаться от роли после нескольких репетиций.
Не удался этот образ и другим актерам. Тогда по совету Радлова обратились ко мне. Радлов сумел придать цирковой пантомиме-феерии глубину драматизма, правдивость исторического колорита, проявив при этом тонкий художественный вкус. В эти дни я получил много писем, некоторые без подписи; в них мои «поклонники», ревнители чистого искусства, предостерегали меня от цирковой «клоунады». Но я был твердо уверен, что искусство подобного рода не компрометирует артиста и вполне отвечает моей природе. Сомневался я лишь только в том, сумею ли приковать внимание зрителей к арене цирка, где буду открыт со всех сторон, где меня не скроют от пытливых глаз ни кулисы, ни задники, ни всякие сценические «забрала».
И вот за неделю до спектакля, желая испытать судьбу и привыкнуть к обстановке цирка, я раза два вышел на арену вместе с клоунами в таком истинно клоунском виде, что даже родная мать не могла бы узнать меня.
О моем дебюте на манеже знали только Радлов, дирекция цирка и Тина, которую я пригласил для «консультации» на вечернее представление. Она так увлеченно и искренне хохотала, увидев меня в клоунском облачении, что я утвердился в своем праве на цирковую арену.
Ах, как я был по-клоунски великолепен! Широченные цветные шаровары доходили до самых пят, сюда же устремлялись и фалды черной визитки, с шеи свисал огромный красно-желто-зеленый галстук. Большие синие очки прикрывали глаза, обведенные черными кругами, на известково-белом лице, усики под увесистым носом из папье-маше придавали моему несчастному образу самый нелепый вид. Малюсенький котелок едва закрывал половину черепа и одно ухо, а из-под котелка торчали, как пакля, светло-зеленые волосы; дергая за ниточку в кармане шаровар, я поднимал их дыбом в моменты «ужаса» и с истошным воплем вытаскивал из-под рубахи огромную дохлую крысу.
Я отлично выполнял свою роль, изучая в то же время средства выразительности и последовательность, с какой я должен был приковывать внимание окружавших меня со всех сторон зрителей.
Пантомима «Шамиль» шла на арене Ленинградского цирка непрерывно семьдесят пять дней подряд. Она имела шумный успех, делала битковые сборы и заставила многих скептиков пересмотреть свое отношение к цирку как действительно настоящему искусству.
Но нашлись и такие апологеты чистого искусства, которые публично обвиняли меня в измене святым принципам, считая, что я выступал в цирке из корыстолюбия. Какой вздор! Моя неугомонная натура всегда искала новых путей в искусстве. И я многим обязан цирку и «Шамилю». Вот где я познал цену срочности и точности, познал значение строжайшей творческой дисциплины, многосложность форм общения со зрителем, коллективную ответственность за представление, необходимость безукоризненной партитуры звука и жеста. Нигде так, как в цирке, не выполняется золотая заповедь закулисной жизни — один за всех и все за одного, нигде я не видел и такой святости быта, такой товарищеской бескорыстности, как в цирке.
Есть немало моих портретов, принадлежащих известным мастерам и опытным фотографам, но большое полотно, написанное маслом, на котором я изображен в роли Шамиля (оно находится в Государственном музее цирка в Ленинграде) нравится мне больше других, я считаю его одним из наиболее оригинальных произведений.